Имя Субъекта - Терренс Вэнс Гиллиам
Дата Рождения – 22 Августа 1940г.
Место рождения – Медисен лэйк, Миннесота, США.
Дата Рождения – 22 Августа 1940г.
Место рождения – Медисен лэйк, Миннесота, США.
Кандидатская диссертация на звание Йокодзумы – “Бандиты Времени”, 1981г
Квалификационные тесты:
1983 - Страховое Агентство "кримсон"(специальный приз в категории короткий метраж.)
1985 - Бразилия (Мировой рекорд Антиутопии в категории свыше 1984)
1988 - Приключения Барона Мюнхаузена
1991 - Король-Рыбак
1995 - 12 Обезьян
1998 - Страх и Ненависть в Лас-Вегасе
2005 - Страна Приливов (специальные показательные состязания по перелому мозгов ребром ладони)
Характеристика соревнующегося:
Творческая карьера Терри Гиллиама, одного из самых талантливых и гениальных режиссеров современности, началась на первый взгляд довольно заурядно - он был аниматором в одном из телевизионных шоу. Однако заурядно оно, если о нем говорить именно в таких общих словах. Потому что стоит взглянуть чуть более пристально, и неординарность всплывает, как айсберг над темными водами. Потому что это самое телевизионное шоу оказывается ничем иным, как "Летающим цирком Монти Пайтона" - без преувеличение самым смешным телевизионное шоу в истории, колоссом абсурдистского юмора, одним из многих поводов для гордости у старой доброй Англии и локомотивом юмористических тем всех последующих лет. Не случайно труппа Монти Пайтон водила дружбу с Битлами, неслучайно они ровно как и Битлы появились на горизонте в 60х. Ведь в мире юмористических да и всех прочих телевизионных передач они произвели ровно тот же эффект, который произвели Битлз в английской, да и мировой, не без этого, музыке, не больше не меньше. Опять же, если говорить на общих началах, то во всей этой потрясающей компании на Гиллиама выпала довольно скучная доля - анимация так называемых "линков" - мостиков, связывающих между собой отдельные скетчи, написанные пятью англичанами.(хотя сам Терри по рождению Американец, он много лет прожил в Англии и часто говорит, что считает ее ближе к себе, чем Америку) Однако стоит только взглянуть на те совершенно безумные, рушащие логику, короткие зарисовки, где вырезанные из старых фотографий персонажи делают совершеннейшую чепуху, как их роль предстает в совершенно других пропорциях.
В этом Гиллиам выступил как пионер пост-модернизма и абсурдизма - идей, который затем пустят обширные корни в его режиссерских работах. Он показывал, что любое явление в жизни можно, подобно этой фотографии, вырезать из окружающей ее реальности, которая есть не больше чем недвижная фотография и заставить этих персонажей лихо отплясывать совершенно невообразимые Па. Стиль его анимаций, их абсурдисткая закваска, совершенно нелогичные и неординарные переходы от сюжета скетча в какую-то совершенную абракадабру - они внесли в явление Монти Пайтонов не меньше, чем блестящие скетчи Оксфордцев и Кембриджцев.
Работа в труппе Монти Пайтон являла собой многие другие аспекты, которые Гиллиам потом привнесет через свое собственное творчество: Это и презрение к серой повседневной обыденности, которую стремятся пропагандировать как наивысшее благо, это и весьма недоброе отношение к христианской церкви (Питоны никогда не упускали случая высмеять, освистать и выставить в дураках Христианскую церковь и мораль, при этом даже не противореча ее собственной логике, скорее доводя эту логику до своего закономерного окончания - полнейшего абсурда), и, что увы весьма характерно, частое отсутствие какого-либо финансирования. Питоны были слишком остры, слишком неформатны и саркастичны для большей части публики Англии, а уж для консервативных продюссеров и подавно. Поэтому нередкой была история, когда судьба фильма весела на волоске, потому что очередной продюссер свернул пожитки и сбежал. В некоторых случаях труппу выручал Джордж Харрисон(Да да, тот самый).
В других им удавалось неведомым путем наскрести сущие крохи, чтобы хотя бы купить пленку. Стоит ли говорить, что действие их фильмов по большей части происходило просто в полях, холмах и окрестных помойках, а уменьшенная модель замка была пределом мечтаний (Camelot! Camelot! Camelot! ..It's only a model.) Однако, несмотря на подобные ущемления, способные отвратить многих других вообще от этого ремесла, для Гиллиама это стало той необходимой закалкой, которая затем позволяла ему идти и не сдаваться в самых узких местах кинопроизводства, таща на спине свое кино. Потому что если предоставить любому, знакомому с творчеством Гиллиама и особенностями производства его фильмов, скованную возможность описать его одним словом, то словом этим без сомнения будет "борьба".
Борьба с продюссерами, борьба с крохотным бюджетом, борьба с цензорами, борьба даже со зрителями, упорно не желающими мыслить, и которых не грех иногда хорошенько пнуть художественными средствами, выбив их из состояния праздного равновесия. Но, пожалуй главное, борьба с некой сверхестественной силой, которая организует события в этой жизни. Бог ли это, фатум, закон случайных чисел, спонтанный процесс или что еще - но Гиллиаму приходится бороться с этой невидимкой каждый раз, когда он вздумает снять фильм. Не удивительно, что фильм о съемках очередного Гиллиамовского проекта - "Дон Кихота" и их феноменальном провале, сам по себе заслужил внимание. Ведь это повесть о невероятных ударах, которые бросала судьба на съемочную группу, ударах совершенно раной природы, но схожей разрушительной силы (Включая НАТОвский бомбардировщик, едва не разбомбивший на учениях съемочную группу. ) Если есть свободное время - посмотрите "Потерянного в Ла-Манче" и удивитесь тому сильнейшему противостоянию, в которое превращается съемка фильма, дело на первый взгляд довольно простое и непыльное. После этого фильма как-то даже неудобно слушать жалобы коллег по цеху на ужасающие съемки, ужатый график и давление продюссеров. Их истории и рядом не стоят с тем балансом на краю пропасти, которым обернулся Дон Кихот.
Однако встряхнем вечно путающиеся временные нити, расправим их и вернемся к заре карьеры Гиллиама, когда он c коллегами только закончил работать над Монти Пайтоном и оказался в свободной стране вольного кинематографа. Первые его шаги были неровными и странными, как например "Джаббервоки", он еще опирался на костыль Монтипайтоновского стиля и их же фирменного средневековья (где гнилая картофелина - это припасы на неделю а заодно и невероятно романтичный подарок). Однако уже в Джаббервоки начали появляться темы, волнующие в первую очередь его самого, здесь же начала проявляться и его собственная постмодернистская особенность уже самих историй, когда описание каких-то сказочных, воображательных событий, разительно отличается от самих этих событий.
Творчество Гиллиама так или иначе связано с воображением, в тем странным местом, сидящим в нашем собственном сознании, где человек способен обрести бесконечную свободу, где он парит под небесами, где они способен стать колоссом. Однако неверным было бы сравнивать это с широко известным в современной литературе "эскапизмом" - приятных и интересных приключениях, призванных отвести человека от скучной повседневной жизни. Действительно, определенное сходство имеется, однако миропостроение Гиллиама значительно сложнее, комплексней и глубже, чем классический Эскапизм. Эскапизм - не более чем плоская двухмерная проекция того, что для Гиллиама, ни больше, ни меньше - строение машины, выступающей связующим звеном человеческого разума и мира вокруг него.
Во-первых, в фильмах всегда присутствуют обе стороны монеты - мир реальный (или лучше искривить языковые правила и сказать - более реальный) и мир воображения. Казалось бы, персонажи в духе эскапизма уходят от серой жизни в мире реальном и отправляются в головокружительные приключения в стране чистого воображения. Но нет. Реальность у Гиллиама всегда здесь. Вещи, люди и явления совершенно спокойно могут переходит из одной страны в другую и наоборот. Более того - совершенно очевидно, что между ними нет разницы - это просто два пласта одного бытия, разделенные восприятием - взглядом на них через цветные линзы в правом и левом глазу. И страна яркого воображения вовсе не гарантирует побега от хмурости и ужасности жизни. О нет! Именно в этом пласте сознания может существовать абсолютное зло, именно здесь бюрократия и серость могут принять вид страшных уродцев, подмявших под себя любые светлые порывы, только здесь человека может преследовать ужасный красный рыцарь, от которого нет спасения, который всегда незримо следует за героем. Воображение - не способ сбежать, не способ спастись, как прекрасно демонстрирует окончание Бразилии. Страна воображения вполне может вас прикончить, и иногда даже крайне необходимо сбежать оттуда всеми силами, вернутся в мир реальный. Но вот дела, как только мы, по Гиллиамовским фильмам, возвращаемся в привычную бухту реальности, то мы обнаруживаем, что место это не менее странное и непонятное, чем то, что мы сейчас покинули. Потому что даже "реальные" миры у Гиллиама - это лишь проекция восприятия, в ней также водятся драконы, они лишь принимают менее эффектный облик. Но и здесь абсолютное зло может настигнуть в самый последний момент, как было в "Бандитах времени", здесь смерть может найти вполне реальную и рациональную лазейку, как в "бароне Мюнхаузене"(И упасите меня от сравнений с "Тем самым Мюнхаузеном". Да, я люблю фильмы Захарова вообще и этот в частности, однако у Гиллиама получился принципиально иной фильм. Он даже ближе к оригинальным историям о Мюнхаузене, его собственному смыслу. Я даже пойду на то, чтобы признать его глубже и идейней, поскольку состоит не только из некой средневозрастной саморефлексии, столь ценимой нашим кинематографом но и содержит смеломое развитие собственных идей, визуально-смысловых элементов и тем, обширных рассуждений. Может быть когда-нибудь я решусь на своего рода бэк-ту-бэк, но до тех пор давайте считать, что Гиллиамовский фильм мне просто больше импонирует в личном плане), здесь реальный, населенный людьми Лас-Вегас может производить впечатление более зловещее и давящее, чем самый страшный кислотный трип.
Однако и здесь, в этом якобы реальном мире, стоит чуть сменить свое восприятие, слегка отойти в сторону от установленного реального восприятия, чтобы уже иметь силу, волю и возможность взять в руки оружие, подобно старикам из Страхового Агенства Кримсон, сбросить оковы деспотичных воллстритовских коммерсантов и пойти взять на абордаж какой-нибудь банк.(Что само собой, не застраховывает вас от внезапной неверности концепции круглой Земли)
Пожалуй, особо на целой плеяде шикарных, схожих по теме и так различных по стилистике и подходу фильмов особо выделяются два: Это "Бразилия" и "Страна Приливов". Первый фильм, который можно без зазрения совести записать в лучшие фильмы в истории кинематографа, строит взгляд на Гиллиамовский воображаевский космос через сильную версию того самого эскапизма. Однако за счет целого ряда приемов и мыслей, включая утяжеления мира реального, превращая его в гротескную, пугающую версию реальности, Гиллиам добился неописуемо мощного смыслового противопоставления, завершающегося сверхсильным финалом, который пришлось выцарапывать из продюссеров, желающих хэпиэнда. При этом сам фильм весьма приятен в просмотре, благодаря воображаемой стране, красивой и интересной в противовес мрачной действительности.
"Страна Приливов" в данном случае выступает противовесом к "Бразилии", развивая тему из "Короля Рыбака" о том, что воображение таит в себе не меньше опасностей, ужаса, и безысходности, чем мир реальный. Также как и в Короле Рыбаке, героиня фильма попадает в страну воображения не по своей воле, а лишь по острой необходимости сохранить какой-то разум внутри себя. Эта страна на первый взгляд - отрада для нее. Однако чем дальше, тем глубже она вязнет в кроличьей норе, земной свод смыкается над ней, корни опутывают ее(потому что фантастическая эта страна слишком сильно повязана с реальной, где ситуация далека от хорошести), и она должна во что бы то ни стало выбраться из волшебной страны, попасть, наконец, домой, который уже почти невозможно найти. И этот фильм... отвратителен. Не по своей нагрузке, не по идеям, которые глубоки и замечательны, но просмотр этого фильма сходен продиранию через джунгли. Его трудно, неприятно, неудобно и тяжело смотреть. Во многом это своеобразная месть Гиллиама за "Братьев Гримм", которые вышли пресными, округлыми и скучными благодаря продюссерскому вмешательству, задавившему все попытки Гиллиама создать свою очередную блестящую историю. И в отместку Гиллиам снял Страну Приливов - за смешные деньги, на поле с заброшенными домами, фильм, который не стесняется ударить зрителя, плюнуть в зрителя, колоть зрителя острыми предметами, не давать зрителю расслабится ни на секунду. Нервы режиссера и, симметрично ему, зрителя, как двух сторон единого процесса, ветвятся и вьются как корни дерева, вбирая все больше и больше переполняющих разум впечатлений. И лишь сумев добраться до конца, до невыносимо логичного, ужасного и прекрасного конца, конца-удара, понять ради чего это делалось. Конец страны приливов - это самое ужасное пробуждение, что только было у вас и героини фильма. Однако вместе с тем в той невротичной и запутавшейся фабуле фильма - это единственный способ, единственный достаточно мощный удар, способный вытащить девочку из страны чудес. Это эскапизм в реальный мир... И это вторая причина тяжести фильма - провести зрителя через тяжесть и неприятность самой замечательной страны, поскольку в стране воображения герой не становится богом и не всесилен, он лишь способен выбирать инструменты своей борьбы.
Страна воображения – это действительно кроличья нора. Но, как обращает внимание Гиллиам – норма эта пронизана корнями того дерева, что растет наверху. Она накрепко связана этими корнями с тем миром, что кажется нам реальным. Поэтом любой эскапизм – фикция. Перемещаясь между мирами – мы лишь выбираем фильтр зрения (как Хищник в фильмах и играх изменял свое зрение.). Но и проблемы, и идеи, и архетипы и наши собственные средства борьбы и поиска места в жизни – они те же.
Такого творчество Гиллиама вкратце. Когда-нибудь я надеюсь создать полноценную ретроспективу, но до тех пор – таков Гиллиам “в конверте”. Его фильмы не окупаются, его фильмы не признаются большинством, но он, подобно пирату или бандиту с большой дороги, продолжает проникать в ваш разум, грабя, руша, ведя под прицелом пистолета в темные или светлые воды человеческого воображения, заставляя людей мыслить, представлять, воображать, выдумывать, рассматривать жизнь со всех сторон. Он лишает вас таких важных, казалось бы, но пустых груд золота, он ворует веру в "нормальный, здравый смысл", он тыкает вас лицом в грязь жизни во всех возможных вариантах и никогда не устает хулиганить в вашем разуме. И это именно то, за что его нужно беззаветно обожать.
И вот мы подошли к нему, Имаджинариуму Доктора Парнаса. Фильм, в котором Гиллиам, вооружившись примером Йокодзун прошлого - Феллини и Бергмана(и их соответствующих фильмов Amarcord и Fanny and Alexander), принял решение наконец вздохнуть, отвлечься от своей генеральной невротичной линии(И после Страны Приливов это желание понятно.)и снять легкое, приятное кино, для себя, для отдыха и разрядки. Но, "Сквидвард еще не знал, что судьба приготовила ему сюрприз" (qt) Из этого, простого в общем-то желания, получилась та история, что я вам сегодня расскажу.
Объект Подхода: Имаджинариум Доктора Парнаса
Категория: “Все свое с собой ношу” или оригинальный сценарий.
Результат: Воображение – 18килоСнорков; внефильмовое влияние: 137/18 Молярных Демонов Максвелла; Съемка – 15lg67 Хичхоков; влияние: 1%& (6#∑√3 [ERROR] КилоМозгоВправов.
Неизвестно точно когда, неизвестно насколько, неизвестно откуда, в город въезжает труппа. Передвижной ли театр, цирк, путешествующий фокусник или своего рода цыганский табор – нельзя назвать его каким-то конкретным определением, облечь в единственную форму. Очевидна лишь главная характеристика – эта труппа, чье призвание в развлечении. В давние времена понятие развлечения было не то, что нынче. Оно не сводилось к шопингу и распитию спиртных напитков, оно заключалось… в смене обстановке. В путешествии внутрь воображения, в представлении неведомых, фантастических миров, в проворачивании самого мира вокруг собственной оси. Это развлечение в разные эпохи выступало в различном качестве, однако если отбросить все частные временные представления, то перед нами предстанет именно подобная труппа, которая всем своим видом выбивается из привычных представлений, где свершается нечто таинственное, не до конца понятное, но такое яркое и притягательное.
Однако не меньшее по яркости и интересу предстанет нам, если мы на мгновение отбросим притягательность яркого и экстраординарного представления и обратимся к самим фигурам, выступающим на одмостках. Ведь каждая из них, при условии, что ей предоставят слово, поведала бы свою историю.
I История об одном пари.
“Damn, I’ve von.” - Mr Nick
(Проклятье, я победил!)
Далеко от этих краев, в заповедных горах, единственном месте на земле, где можно увидеть верхнее отражение - отражения мира в небесном своде, поскольку лишь там возможно подобраться к нему также близко, как к водной глади, на заметенной узкой горной дороге показался одинокий путник. Он держал путь в отдаленный монастырь, приютившийся на одном из самых возвышенных пиков, на краю глубочайшей пропасти. Целью его пути была небольшая группа монахов. Они не были буддистами, не принадлежали даосистам, нельзя было отнести их с точностью к той или иной конфессии. Любопытный наблюдатель был бы склонен счесть, что в них присутствуют черты всех местных верований. Однако скорее они черпали собственную духовную силу от самой сути здешних мест, неся при этом свою собственную, довольно особенную сакральную службу. Эти монахи рассказывали историю. Не какую-то конкретную историю, но историю всего мира вообще. ибо они верили, что мир существует пока они рассказывают историю. Об этом поведал их гуру и настоятель - некий человек, известный как Парнас, который тогда еще не был доктором. Некоторые рассказывали, что имя его пошло от горы в легендах древних ученых греков - месте обитания муз, у подножья которой пребывал Дельфийский Оракул, место средоточия искусств, воображения и творчества. Другие возражали, что это легендарную гору назвали в его честь, ведь он сам предшествует самим ученым грекам, да и людям, живших до них. Некоторые утверждали, что живет он с начала времен, задолго до того, как на землю ступили люди.
Подобные слухи весьма заинтересовали путника. Заинтересовали настолько, что он проделал весь этот долгий и многотрудный путь, чтобы достичь монастыря. Проделал он его не с целью учения или прикосновения в мудрости монахов-отшельников. Нет, его цели были иные. Путник этот представлялся для тех людей, что имели несчастье его повстречать, как Мистер Ник. И его интерес был... в вызове. Он не считал вызовом такие столь тривиальные вещи, как пресловутая брошенная перчатка, либо же грубое слово. Как вызов он расценивал идеи. Идеи, которые выходили за рамки того взгляда на человечество, который исповедовал он и на котором строил он свои предприятия. Монахи-рассказчики были для него вызовом, а через это - интересом.
И вот наконец, путник достиг монастыря. Его провели к настоятелю, где и состоялся их первый, но далеко не последний разговор. Они говорили об ордене и о его великом предназначении - рассказывать историю, чтобы мир продолжал существовать. На счет этого концепта Мистер Ник заметил, что подобное, достаточно весомое экзистенциальное заявление, можно легко проверить. Что он немедленно и проделал, запечатав всем монахам рты, чтобы они не имели возможности и далее рассказывать свою историю. После этого, со всей очевидностью наблюдая все еще существующий мир, Мистер Ник, уверившийся в своей правоте, посоветовал Парнасу заняться более полезным или приятным делом. Однако пролетающая мимо птица, так некстати испортившая одежду Мистера Ника, также перечеркнула и его рассуждения. Ведь подобный ироничный результат - тоже своего рода история, которую, возможно, рассказывает кто-то другой. Возможно ли, что простая случайность сложилась бы в столь неординарный случай именно в тот момент именно в том самом месте? Или же это событие, как и многие – часть некой истории, повествовательной связи, слишком большой, чтобы обозреть ее целиком, но достаточно отчетливой, чтобы уловить отголосок ее ускользающей структуры? Именно это и подтолкнуло Парнаса на мысль, что он неверно истолковал принцип природы: совсем неважно кто рассказывает историю и где, но мир существует, пока кто-то рассказывает ее. Любую историю, про любых людей, вещи и явления, которые были ли есть или будут. Но пока он ее рассказывает - мир существует.
По результатам своего разговора, они заключили свою первую, но далеко не последнюю сделку. Объектом их пари стала природа человека, его возможности, стремления и желания.
Мистер Ник опирался на... приземленные человеческие качества. Нельзя сказать, что они были по природе своей непременно рациональные, скорее более физиологические и... суть проявления слабости. Натура человека слаба, он склонен принимать легкие решения, идти по легким путям, преследовать свои материалистические цели, доступные удовольствия, необязывающие приятности. Парнас же ставил на человека творческого, человека мыслящего и созидающего, человека идущего своим сложным путем, но получающим в итоге много больше, чем удовлетворение материального и использования легких сиюминутных путей.
Оба они не были богами, не были они и сакральными сущностями-демиургами. Мистер Ник не был дьяволом, несмотря на свою импозантную внешность, словно горящие огнем волосы, неотделимую сигарету в зубах, а также определенную склонность к пари и привлечению людей низменными их особенностями. Но равно и Парнас не был богом, даже в столь идущем ему языческом облике. Оба они не создавали человека, не влияли на него, они лишь предоставляли ему выбор через свои экстраординарные способности. Мистер Ник неизменно предоставлял легкий путь, путь физиологии, путь плотских удовольствий, легких решений и реакций, он основывался на страхе, на опасности, на блаженстве невежества(что довольно неожиданно нашло отражение и в средневековой христианской морали, определяющей человека, как вечного проступника, в том числе). Парнас же предлагал людям трудную дорогу - дорогу собственного совершенства, проявления, достижения величия и творчества. Он уповал на воображение, на его возможности освящать и преобразовывать жизнь. В качестве же счетных очков они собирали последователей, людей, принявших ту или иную концепцию, впустивших ее в свое сердце и принявших решение идти по пути им предложенному.
Парнас безоговорочно выиграл первое пари. Взамен он получил вечную жизнь пари новое. И противостояние продолжилось.
Шло время, сменялись времена. Люди находили все меньше интереса в воображении, в историях. Современный мир предлагал слишком много способов удовлетворения своих основных потребностей, он же и имел огромное количество методов погасить интерес, усыпить разум и ввести человека в экзистенциальную апатию. Будь ли эта история алкоголика, всегда находящего силы и средства на "еще один стаканчик", либо же покупательницы, не видящей жизни за пределами дорогих бутиков и изящных магазинных улиц - их место назначение оставалось одно - к Мистеру Нику в карман. Наступала новая Эра, эра модерна. Когда изобразительное богатство, сакральный древний символизм, красочная фантазия Парнаса уже выглядела устаревшей, дряхлой и дешевой, как и его странствующий театр, когда стало гораздо важнее не то, что ты создаешь, а как. Эра модерна, когда привлечь можно разве что экстравагантностью, да и то ненадолго и чисто в рекламных целях.
И люди хотели нового, блестящего, яркого, быстрого и эпатажного. Рядом с блеском современного мира, небольшое странствующее предприятие Парнаса выглядело дряхлым, пыльным и обшарпанным мастодонтом, ненведомо зачем извлеченным на белый свет. Грязь, пыль, обшарпанность и запущение – вот что люди видели в этом странствующем театре. И ускользал от разума людей вопрос, даже сам принцип которого не приходил им в голову:опустилось ли на творение Парнаса пыль, грязь и запустение, или же наш собственный взор стал видеть лишь его, теряя все, что скрывалось за этим? Не губит ли сосредотачивание на эстетике внешней путь к эстетике внутренней?
Ведь стоило только отбросить из восприятия все внешние, преходящие особенности, столь кратковременные, и взору представлял Имаджинариум. Было бы ошибочным назвать Имаджинариум странствующим театром или цирком. Возможно, это религиозное представление, ведь в нем множество различных символов, знаков и нюансов, свойственных самым разным верованиям, от Тибета до Египта? Или же это некая ожившая картина, ведь входя в него словно оказываешься в полотне известного художника? Конечно же, Имаджинариум не мог быть чем-то по отдельности. Он был чертой, общей для театра, искусства, цирка, религии. Он был некой мета-идеей, фундаментом, на котором базировались эти крупнейшие образования жизни человека. Он был метафизическим звеном, соединяющий материальный мир людей с нематериальным миром этих образований – механизмом воображения, творчества, рассуждения, свободного мышления, полета разума, достигающего заоблачных высот. Человек был создан, чтобы летать, но люди почему-то упорно стараются физически походить на птиц, вместо того, чтобы совершить полет разума и воображения.
И тот, кто входил в Имаджинариум, мог совершить наконец этот полет, чтобы наконец достичь тех неведомых вершин, о существовании которых он даже не подозревал. Но Воображение находится вне привычных, удобных и приятных построек самого человека. Оно не связано с добром и злом, оно вне пользы и вреда, оно само по себе и законченно в своем собственном определении. Поэтому оно может работать разным способом, что зависит от самого человека. Воображение может как наделить крыльями, так и заставить ползать, как вдохновить на подвиги, так и запугать до окаменения, как вручить восторг, так и низвергнуть до апатии. Воображение может расцветить золотом вещи замечательные, но равно оно может и обелить вещи ужасные, представив их благом. Воображение представет наконец возможность выбора, до той поры скрываемой от человека стенами реальности, но выбор по прежнему лежит на самом человеке. И этот тот момент, когда в игру вступает Мистер Ник. Ведь в его силах предложить тот самый, легкий путь, показать его. А уже дальше человек все сделает сам. И люди идут, идут люди, боящиеся признать собственный выбор и воображающие его единственным.
Поэтому Имаджинариум, вещь сама по себе, на деле не такая, какой кажется. Путешествия по нему необходимо помнить, что выбор лежит сугубо на тебе. И помнить, что в любой ситуации, в том числе и в Имаджинариуме, побеждает всегда не тот, кто добрее, честнее, лучше, а тот, кто умеет воображать сильнее. Визионер – это не тот, кто обязательно ведет к лучшему, он может вести тебя к обрыву, но он будет столь убедителен в своем горящем видение, что любой последует за ним. Гаммельский крысолов был известен тем, что чертовски хорошо играл на дудке. И вот мы видим группу людей, труппу, если можно сказать, которые прошли через Имаджинариум, чтобы сделать свой выбор. Но об этой истории в другой раз...
II История Его и Ее.
“-Where the hell are we?
-Geographically speaking, in the Northern Hemisphere. Socially, on the margins. And narratively, with some way to go. “
(-Где мы, черт возьми?
-Географически – в Северном полушарии, социально – на обочине и повествовательно – с дорогой впереди.)
Ну, мой читатель, ты наверняка уверен, что уж эту историю ты уже слышал, и не один раз. Сколько раз мы видели молодых девушек, мечтающих сбежать от опостылевшей серой жизни куда-нибудь в волшебную страну? Сколько раз мы наблюдали молодых юношей, мечтающих сбежать с соответствующей девушкой… куда угодно на самом деле.
Но что же, когда сама опостылевшая жизнь – это и есть именно та самая сказочная страна? Как сбежать со странствующим цирком, если ты живешь в странствующем цирке? Как утолить свою тягу к волшебству, приключениям и волнительным переживаниям, если сама твоя жизнь завязана на сделке с дьяволом?
И тогда происходит то, что очевидно должно произойти: предметом вожделения становится жизнь обычная. Например, фотография с мебельного каталога – простая, в меру прилизанная, но кажущееся такой счастливой и уютной, в отличии от того полубезумного существования, в котором она находится сейчас.
Но ведь есть и то, что удерживает Ее в этом состоянии. И это не та метафорическая цепь на ее лодыжке, как кажется на первый взгляд. Означает она совершенно другую привязанность, а именно любовь к отцу, который хоть и завязан в каких-то совершенно ненормальных сферах ни то добра и зла, ни то искусства и обыденности, хоть и Ее саму он втянул еще до сознательного возраста и тем более ведома в это вечное пари, хотя он и словно разваливается на глазах, хоть и постоянно ищет ответ на дне бутылки, но Она все равно остается с ним.
Но, может быть есть выход? Может можно вытянуть из пучины отца, а затем уже со спокойной душой уже уйти в свою может и не самую интересную и яркую, но домашнюю и уютную картинку столь притягательную? Может не обязательно порывать с одним, чтобы достичь другого? Может быть. Но тогда нужно найти принца(в данном случае как ни странно, ирландской внешности). Того, кто выведет их жалкий и обшарпанный театр… куда-нибудь, и кто унесет Ее в ту жизнь, что ей так нужна? Возможно, кто-то новый, какой-то очаровательный незнакомец, показавшийся на горизонте?
Истории безжалостны в следовании своего курса, раз за разом, жизнь за жизнью. Это не результат какого-то злого умысла или всеобщей несправедливости, но скорее некая весомая черта, груз жизни, может быть это новое веянье ученых людей – статистический вывод, который раз за разом тянет совершенно разные истории к одному развитию или вернее сказать – одной логике развития. В жизни бывает всякое, но в истории, как ее квинтэссенции все происходит схоже: Она всегда доверяет тому, кому доверять не следовало, Она в конце концов приходит к неутешительному и печальному выбору. И Она каждый раз выбирает по сердцу – Его судьбу против своей, как бы страстно она ее не желала.
Истории не любят окончаний, хоть и неизбежно привязаны к ним. Окончания, в отличии от основного действия, выглядят искусственно, а это, в свою очередь, стремится развалить всю историю. Поэтому даже сказки не могу точно установить, съел ли волк красную шапочку или ее спасли, да и сказка сама по себе от этого не меняется. Однако бывают и такие редкие случаи, когда история словно сплавляется с жизнью, а конец ее размывается, разбиваясь о жизненные волны, в беспорядке снующие туда и обратно.
И вот – вроде бы все хорошо. Она нашла свою журнальную мечту, а принц как это обычно бывает уже в этой жизни, оказался гораздо ближе, чем Она могла бы предположить. И Новый Человек, особенно тот, кто лишь производит доверительно впечатление вовсе не так нужен, как пусть старый знакомый, но всегда готовый пойти куда угодно, в любую жизнь что придется Ей по нраву, на которого в этом можно положится, который сможет принять ее воображение, разумеется более сильное. И все хорошо, спокойно, уютно и беззаботно. Но на лодыжке вновь та самая безделушка, которая напоминает о Нем и о той жизни, что была раньше, вызывая горькое, но приятное воспоминание. Так сложилось в жизни, нет рассказчика, на которого бы следовало пенять, выбор был сделан сам, но та жизнь имела свои прелести и радости, которых теперь нет, а воспоминания о ней нельзя выкорчевать из памяти. И они остануться с Ней до конца всей Ее истории.
Ну а что же Новый, столь многообещающий Человек? А эта история для другого раза.